Нурислан почему‑то как завороженный наблюдал за руками лже‑сотника, поражённый пренебрежением того к высшим наградам Султаната. Потому в первый момент не сдержал определённых чувств, получив в лоб такой вопрос.

Это не укрылось от здоровяка:

– Ха, я был прав, – в каком‑то ребяческом удовольствии, брат молодой ханши хлопнул себя по штанам. – Так сколько?

Нурислан, естественно, только сплюнул в ответ (вернее, попытался, поскольку во рту пересохло).

– Ладно, тогда скажи самые главные регулярные задачи, которые они должны выполнить в твоё отсутствие? Разовые?.. Постоянные?.. – Лысый пытливо смотрел на Нурислана, как будто ожидая ответа. – Как они связываются между собой?.. Пределы их самостоятельности в принимаемых решениях?.. Какие запасные варианты связи с теми, кто может им отдать команду помимо тебя?.. Как будет строиться иерархия в твоё отсутствие?..

Лысый сыпал своими дурацкими вопросами с частотой метронома. Слева и чуть позади него тарахтела девка‑персиянка, кажется, переводя всё дочери Хана.

Наконец, Нурислану надоело слушать «в одно ухо»:

– Ты правда считаешь, что вы – жильцы на этом свете? – он пренебрежительно обвёл взглядом присутствующих, не смотря на собственное положение. – После всего этого? Передача провинции шаху – тайна не моя. И не того, кто мне отдаёт приказы. Вы себя похоронили в тот момент, когда только сунули нос в это дело…

– Можно подумать, иранский Шах, придя на эти земли, с нас бы пылинки сдувал, – весело фыркнул лысый. – А так мы ещё посмотрим, чем окончится…

– Я закончила, – неожиданно перебила мужчин персиянка на столичном туркане. – Он повторяется. Мысли по третьему кругу. Я дважды перепроверилась…

А Нурислан в этот момент с ужасом понял, что менталистом был не лысый здоровяк, которому, даже судя по его роже, таковое действительно было не по чину.

Менталистом была эта персиянка, которую до самого города именно поэтому и гнали слуги Шаха, бесславно закончившие свой путь на базарной площади (судя по всему).

Кстати, если это так, то это во многом объясняло некоторые вопросы взаимоотношений с «коллегами» из Ирана: если девка имела возможность видеть мысли напрямую…

Простак‑Хуссейн, конечно, и партнёром, и противником был достойным. Но некоторые его крайне нестандартные ходы и решения теперь получали твёрдое и разумное объяснение: он просто з н а л, о чём думали его собеседники.

В какой‑то отчаянной досаде Нурислан взделся на ноги малоизвестным обычным людям прогибом со спины. Это ему бы никак не помогло со здоровяком, но лежать и ничего не делать было невыносимо.

Ноги ему оставили несвязанными. Оттого он с удовольствием и с оттяжкой врезал подъёмом стопы между ног пуштуну.

Старый дед, на удивление, на редкость живо скрутился вдоль воображаемой вертикальной линии и хороший удар бессильно пришёлся вскользь по бедру.

Старик‑пуштун отмахнулся на противоходе длинным кинжалом, зацепив горло Нурислана лишь самым кончиком. Разваливая, впрочем, трахею; перерезая крупную артерию.

– Как всегда, шайтан! – это были последние слова старейшины‑пашто, которые уловило затухающее сознание Нурислана.

Глава 3

Сразу после смерти Нурислана .

– Чего кипятишься? – деликатно посмеиваясь, пытаюсь успокоить Актара, мечущегося внутри шатра от стойки к стойке, как хорёк в курятнике. – Разия всё успела! Знания его у нас, а больше с него и взять нечего.

Разия в этот момент, демонстративно заткнув уши кусочками войлока, какой‑то сверхбыстрой скорописью заносит всё «считанное» ею, мелом, на письменные дощечки (заботливо подсовываемые ей со стороны Алтынай).

– Слишком легко ушёл . – Выдаёт через какое‑то время Актар, сопя, словно чайник. – Я должен был его сам, своей рукой, в назидание всем подобным… – окончание мысли от него ускользает; и он несколько раз машет рукой в воздухе, как рыба открывая и закрывая рот.

– Так ты его и… гхм… сделал сам, своей рукой. Всё, как и хотел, – напоминаю. – Или ты жаждал, чтоб он напоследок ещё помучился?

– Мне нет радости в пустых чужих страданиях, – хмуро бормочет пуштун. – Но это не отменяет необходимости уроков в назидание всем, подобным ему. А так, его смерть пропала втуне. Для пользы общего дела.

– Пошли пройдёмся, – киваю на выход, чтоб не мешать девочкам.

Я уже заметил, что талант Разии подобен слуху человека: чем больше и ярче размышления и эмоции окружающих её людей, тем ей труднее сосредоточиться на собственных мыслях.

А Актар сейчас думает слишком «громко» даже для меня.

– Пошли, – выдыхает он и, подогреваемый парами разрушенных ожиданий, первым устремляется наружу.

Догоняю его только на самом краю стоянки, метров через четыреста. Под ногами расстилается смесь камней и редкой, едва пробивающейся сквозь гравий, травы. Чуть впереди бурлит ручей, называемый местными громким словом «река».

– Говори, что хотел, – ворчит Актар, устраиваясь на одном из валунов и глубоко вдыхая воздух для успокоения. – Учи меня давай…

– Твоя проницательность всегда удивляет, – искренне улыбаюсь. – Как догадался?

– Давно живу… Вокруг себя смотреть не разучился. Каждый раз, когда я в бешенстве, а ты предлагаешь выйти, ты потом меня чему‑то учишь, – ехидно делится наблюдениями Актар. – Потому что не хочешь ронять уважение ко мне со стороны окружающих. Это не один же раз так, вернее, не первый. Так что хотел сказать?

– Теперь даже не знаю, начинать ли, – веселюсь в ответ. – Я и не предполагал, что ты настолько вглубь видишь меня.

– А стариков вообще часто недооценивают, – делится явно наболевшим Актар. – Особенно молодые и умные, те, кто получил образование. Такие люди почему‑то считают, что за пару лет своей книжной науки они поняли что‑то такое об этой жизни, чего старики, живущие в три раза дольше, за весь этот срок не постигли. Молодым и в голову не приходит, что старики тоже могут в чём‑то всю жизнь упражняться. И что эта ваша новая гимнастика, которой занимаются по утрам стражники, бывает не только для тела, а и для ума. – Он окидывает меня довольным взглядом. – Давай, вещай. Я уже успокоился. Могу слушать спокойно.

– Теперь даже не знаю, с чего начать, – развожу руками и усаживаюсь с ногами на валун напротив. – Ты меня сейчас порядком удивил. И то, чем я хотел поделиться, увеличилось втрое за последнюю минуту.

– А мы никуда не торопимся, – Актар, пользуясь размерами своего камня, ложится на него спиной. – Начинай давай.

– Да я насчёт этого твоего желания устроить из казни прилюдное действо. Знаешь, это было бы ошибкой. Я вижу это с высоты своего опыта, но не смогу всего сказать словами, по целому ряду причин. А давать тебе советы без подтверждения… ну‑у‑у‑у‑у, не уверен, насколько это правильно.

– Да не мнись уже! Я всегда очень внимательно выслушиваю то, что ты говоришь. Я вижу, что зла в тебе нет и что лично ко мне ты относишься по‑доброму. Хотя порой и не любишь остальных пашто. Всё то, что ты предлагаешь или советуешь, я вначале рассматриваю с той позиции, какую пользу это принесёт. Недостатков в первую очередь, как местный Хамид, не выискиваю.

Припоминая местного старейшину, Ахтар с удовольствием хмыкает (видимо, между дедами есть что‑то более давнее, чем видела в своей жизни окружающая их молодёжь).

– Ты согласишься с той мыслью, что иногда и целый народ можно рассматривать как одного человека? С присущими ему чертами характера, привычками и особенностями? – пытаюсь, как могу, донести суть понятия этнопсихология .

– Вполне, – добродушно соглашается пашто. – Особенно хорошо это видно в сравнении кочевников и оседлых. Но даже и среди кочевников, тоже уже проявляются свои различия. Например, мы, вы и белуджи. – Он сейчас явно приписывает меня к туркан, но я и не спорю . – Я понимаю, о чём ты. Хотя мне и удивительно видеть такую глубину мысли в человеке вдвое моложе.